После более чем года войны Москва отмечает разрыв с Западом и начинает искать поддержки у других, начиная с Пекина.
Принятая в марте новая внешнеполитическая доктрина фиксирует, по словам министра иностранных дел Сергея Лаврова, «меняющиеся геополитические реалии», которые «получили зримые ускорения с началом специальной военной операции», то есть вторжения России на Украину (Sputnik, 31.03.2023).
Доктрина “новой эры”
Среди задач, которым РФ «намерена уделять приоритетное внимание», указаны задачи по «устранению рудиментов доминирования США и других недружественных государств в мировых делах» и «повышению международной роли» различных органов того, что в настоящий момент принято называть «не-запад»: от БРИКС до Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) и РИК (Россия, Индия, Китай) – во всех этих форумах ведущую роль играет Пекин. Такова стратегическая переориентация России, но время покажет, насколько она окончательна и исключительна.
Вехой на этом вынужденном и не лишённом проблем пути можно считать мартовскую встречу Владимира Путина и Си Цзиньпина в Москве. По словам председателя КНР, «сейчас идут перемены, которых не было в течение ста лет. Когда мы вместе, то мы двигаем эти перемены». Российский коллега ответил: «Согласен».
Асимметричная встреча
Однако заявления о безграничной дружбе не могут скрыть асимметрии в отношениях держав. Пекин получил поддержку своих действий, направленных на «защиту китайского суверенитета» там, где речь идёт о Тайване. Москва приветствовала китайский документ из 12 пунктов по украинскому кризису, и первый пункт этого плана гласит, что «суверенитет, независимость и территориальная целостность любого государства должны быть гарантированы», а это не слишком совместимо с теми действиями, которые Москва совершает по отношению к Киеву. В прочтении старшего научного сотрудника Фонда Карнеги Александра Габуева формулировка Пекина направлена на опровержение обвинений в том, что он слишком открыто выступает на стороне России, с целью представить себя надёжным посредником (Фонд Карнеги, 24.02.2023).
Что касается экономических аспектов, то на встрече присутствовали представители крупных китайских компаний, заинтересованных в закреплении результатов, полученных в прошлом году в России: по этому поводу была подчёркнута и задача увеличения товарооборота, который в 2022 году вырос на целую треть (до 185 млрд долларов), и тот факт, что в 2023 году Китаю суждено стать первым торговым партнёром России с долей, превышающей 40 %. Стоит отметить, что уже сейчас не менее половины этих расчётов происходит в национальных валютах: юанях и рублях. На встрече Путин заявил, что выступает за расширение использования юаня в мировой торговле, что является шагом на пути к желаемой им “дедолларизации”.
С другой стороны, подписание документов по новому газопроводу “Сила Сибири – 2”, имеющему решающее значение для экспорта российского газа, всё ещё не завершено, а экспорт на Запад сейчас практически заблокирован. Си не стал прямо брать на себя обязательства, но вице-премьер России Александр Новак считает, что подписание может состояться в течение года наряду с заказами для задействованных компаний.
Прозвучало и важное признание отставания российской промышленности, которое вытекает из просьб Москвы к Пекину об увеличении инвестиций: «Ясно, что нам нужно, чтобы китайцы не только ввозили свои товары, но и производили их на нашей территории, и на это тоже был сделан акцент в заявлении», – отмечает профессор Финансового университета Кирилл Бабаев (РСМД, 23.03.2023).
Параллельные прямые пересекаются
Эту асимметрию отношений прямо подчёркивают и некоторые комментаторы. Наиболее грубо 23 марта высказался француз Брюно Тертре, сотрудник Fondation pour la Recherche Stratégique (FRS) и советник по геополитике Института Монтеня: встреча Си и Путина больше напоминает «визит джентльмена к своему вассалу, чем встречу равных». Он также отмечает «некоторое взаимное недоверие», призывая при этом не питать иллюзий по поводу возможности отделения Москвы от Пекина: «Возвращение России в круг европейских стран больше не является реалистичным дипломатическим вариантом».
Из российских авторов наиболее структурированная оценка была озвучена главредом журнала “Россия в глобальной политике” и председателем президиума Совета по внешней и оборонной политике (СВОП) Фёдором Лукьяновым: 21 марта в своём журнале он опубликовал реконструкцию путей Китая и России после окончания ялтинского раздела – это были две различные дороги, которые тем не менее могут привести эти страны к общим выводам.
Между концом XX-го и началом XXI-го века Китай пережил «время беспрецедентного подъёма по всем параметрам», Россия же, напротив, – «период глубокого упадка и тяжёлого восстановления». В конце первого десятилетия нового века Москве «стали ясны ограничители»: как очевидного экономического характера, так и те, которые вызвала быстро усиливающаяся «геополитическая коллизия».
Таким образом, Китай и Россия вместе оказались в оппозиции мировому порядку, который для Москвы всё ещё несёт на себе отпечаток понесённого поражения, а для Пекина представляется тесным. Лукьянов делает вывод: «Наши страны, каждая по своим причинам, не укладываются и уже не уложатся в международную систему, которая была построена под эгидой Запада после холодной войны. Поэтому они выступают за её замену. А совместно менять сподручнее».
Его тезис перекликается с высказыванием экс-директора закрытого ныне Московского Центра Карнеги, а ныне сотрудника Сектора по нераспространению и ограничению вооружений Центра международной безопасности ИМЭМО РАН Дмитрия Тренина, занимающего гораздо более интервентистские позиции. Он пишет в Russia Today (20.03.2023): «Россия и Китай полностью понимают, что они должны держаться вместе, чтобы противостоять Вашингтону, потому что, если один падёт, другой останется сам по себе».
Ранее (Russia Today, 24.02.2023) тот же Тренин вспоминал «киссинджеровский треугольник» – стратегию бывшего госсекретаря США, подразумевающую, что Америка должна иметь лучшие отношения с Россией и Китаем, чем эти два государства могли бы иметь друг с другом. Теперь, как пишет Тренин, треугольник «направлен в другую сторону: у Вашингтона самые плохие отношения с двумя другими. Что же касается Москвы и Пекина, то в результате они становятся ещё ближе друг к другу».
Место Москвы
Эти эволюционирующие стратегические изменения вызывают в Москве размышления о роли и “весе” России в мире в целом и в сфере её влияния в частности.
С одной стороны, есть те, кто ценит «поворот на Восток». Среди них почётный председатель президиума СВОП Сергей Караганов. В новой ситуации, вызванной конфронтацией с Западом на Украине, он видит стимул для реализации «сибирской стратегии», то есть поворота России к «новым восточным горизонтам» иназывает это «возвращением к себе» (“Россия в глобальной политике”, 07.03.2023). Это прочтение отсылает к евразийской составляющей российской политической культуры.
Однако есть и более тревожные оценки. Лукьянов задаётся вопросом: «Каким будет место России в мировой иерархии после СВО?». Его суждение пессимистично: война «пошла не по предполагавшимся сценариям, скорректировала оценку мощи и способностей России в сторону понижения. Напряжение, с которым Россия решает поставленные перед самой собой военно-политические задачи, приводит внешних наблюдателей к выводу об ограниченности её возможностей. Необходимость концентрировать все ресурсы на одном направлении действительно сильно сковывает Москву на всех остальных» (“Профиль”, 23.02.2023).
Пределы власти
Тимофей Бордачёв из дискуссионного клуба “Валдай” призывает уделять больше внимания ближнему зарубежью, в частности, “южному поясу”. Учитывая, что «Россия в ближайшие пару десятилетий будет иметь дело с опасным и нестабильным положением, постоянно несущим в себе военную угрозу», Москве придётся предпринять попытку избежать кризисов на другой «периферии». Он считает, что «вряд ли» кто-то в Вашингтоне или Лондоне стремится превратить Казахстан или Армению во «вторую Украину», но «сценарий “второго Афганистана” выглядит весьма реализуемым». Речь идёт о государственном кризисе, который могли бы организовать те, кто желает поставить в неловкое положение не только Москву, но также Пекин и Тегеран. Как наиболее подверженные риску государства рассматриваются Казахстан и Киргизия, поэтому «“степной фронт” грозит стать очередной военной заботой Москвы уже в перспективе десяти-пятнадцати лет» (“Россия в глобальной политике”, 28.03.2023).
Таким образом, Бордачёв предлагает заняться этой областью и считает, что «[военные] гарантии безопасности должны подкрепляться более энергичным политическим диалогом», вплоть до того, что должны сопровождаться «лёгким вмешательством в дела соседей». Всё это призвано не допустить, чтобы «у кого-то создавалось впечатление, что […] Москве безразличны» дела в её исторической сфере влияния. Это перекликается с критикой отсутствия или ограниченности вмешательства в кризисы, разразившиеся в 2022 году на Кавказе и в Центральной Азии.
Таким образом, выступления некоторых аналитиков демонстрируют наличие дискуссии об ограниченности силы Москвы, и это размышления, которые, несомненно, были вызваны войной. Но, похоже, идти дальше они сейчас не готовы, в том числе и потому, что, как признаёт сам Бордачёв, пока длится конфликт, каждый «учёный становится солдатом своей страны, а пространство сравнительно беспристрастного анализа исчезает» (“Валдай”, 08.03.2023). И не только в России.
ЧЁРНАЯ АФРИКА
Выступая 20 марта на парламентской конференции “Россия – Африка в многополярном мире”, прошедшей в Москве в рамках подготовки ко второму саммиту глав государств и правительств, который состоится в Санкт-Петербурге в июле, Владимир Путин подтвердил, что сотрудничество с африканскими государствами – «один из неизменных приоритетов российской внешней политики». Этот интерес выходит за пределы средиземноморской дуги, где выделяется присутствие России в ливийском кризисе, и нацелен на Чёрную Африку.
В период с января по февраль министр иностранных дел Сергей Лавров сначала посетил Южную Африку, Эсватини (бывший Свазиленд), Анголу и Эритрею, а затем Мали, Мавританию и Судан. На этом последнем этапе было подписано соглашение о создании военно-морской базы в Красном море.
По мнению декана факультета международных отношений МГИМО МИД России Андрея Сушенцова, в Африке Москва может воспользоваться тем, что «никакая внешняя держава не будет играть доминирующую роль», но эту перспективу омрачает сомнение: «Страны региона выжидают, кто всё-таки возьмёт верх в конфликте на Украине». То есть ждут, подтвердит ли его исход доминирование Запада или продемонстрирует эффективную многополярность благодаря той или иной форме успеха России (“Валдай”, 03.03.2023).
По мнению же Фёдора Лукьянова, высказанному в англоязычной версии его журнала, Москва ни в коем случае не может играть в Африке исключительную роль, в том числе и потому, что «российские ресурсы, которые нужно вкладывать в массовом порядке, несопоставимы с тем, что есть у Китая или западных государств» (Russia in Global Affairs, 06.03.2023).
С ним соглашается исследователь российской политики в Африке Вадим Зайцев: Россия по своим возможностям экономического проникновения несопоставима не только с Китаем или США, «но даже с Италией, Индией или Турцией». Так что же остаётся Москве? Прежде всего, речь может идти об «экспорте безопасности (в виде поставок оружия и военного присутствия) и технологий» (Фонд Карнеги, 14.02.2023). А здесь уже можно увидеть пространство для наёмников ЧВК “Вагнер”.
Добавим, что это старая история. Ещё в статье 1969 года “Экспорт капиталов российского империализма в развивающиеся регионы” Арриго Черветто писал: «Низкая конкурентоспособность русского империализма заставила его попытаться развернуть свою конкуренцию в военной отрасли. Он не может ещё строить автомобильные заводы. Он внедряется со своим вооружением, как, например, в Индонезию или в Египет»[1].
Апрель 2023 г.
[1] – Черветто А. Унитарный империализм. Т. 2. Киров: Марксистская наука, 2005. С. 332.
Leave a Reply